Местничество

Местничество, т. е. порядок распределения мест на военной, административной или придворной службе с учётом знатности рода соискателя и служебного положения его предков, представляет собой уникальное явление русской истории. 

Боярское и дворянское достоинство переходило у нас от предка к потомку (от отца к сына, а от того к внуку) даже в случае, если последний по тем или иным причинам носил уже другую фамилию, зачастую образованную от личного прозвища предка. Вспомним хотя бы потомков московского боярина XIV века Андрея Ивановича Кобылы: Романовых, Шереметевых, Колычёвых... Боярином был отец, боярином был сын и все их потомки. С XV столетия формировалось и родовое сознание между всеми членами одной семьи. Это родовое сознание выражалось в следующем: одни дворянские роды стояли выше, другие ниже. Какие-то из них доходили до боярства, другие же застревали на ступенях служебно-иерархической лестницы с чином не выше окольничего и думного дворянина или стольника, а то и того ниже.

Вместе с тем, случайная близость к царю гарантировала самому незнатному дворянину (и притом не только московскому) продвижение даже дальше, нежели могло позволить ему его происхождение и толщина его кошелька. Так однажды неожиданно возвысились Стрешневы, родственники второй супруги царя Михаила Фёдоровича, Евдокии Лукьяновны, дочери незнатного можайского дворянина, которого, как рассказывает анонимный автор начала XX века, известие о замужестве дочери застало «в поле за сохой, которую он даже не захотел оставить, торопясь допахать ниву». Незакономерным, буквально в одночасье, было возвышение Нарышкиных, родственников второй жены царя Алексея Михайловича, так же возвысились впоследствии и Лопухины, родня царицы Евдокии Фёдоровны, первой супруги Петра Великого. Последний, впрочем, не придавал уже ровным счётом никакого значения знатности происхождения, воздавая окружению своему исключительно по заслугам, равно большим и малым.

Итак, вместо сословного критерия имел место родовой. В течение многих царствований у престола, в московском правительстве, во главе управления мы видим представителей одних и тех же знатных боярских княжеских родов, в большинстве своём ведших происхождение от князей легендарного варяга Рюрика и исторически куда более достоверного литвина (литовца) Гедимина или, иначе, Гедиминаса. Эти роды (Голицыны, Оболенские, Трубецкие и др.), по верному замечанию видного историка русского дворянства и генеалога М.Т. Яблочкова (1848-1909), были настоящими «столпами государства».

В XVII столетии документально оформилось положение родов русского дворянского сословия. Важнейший документ – «Государев родословец», созданный ещё при Иване Грозном и хранившийся в Разрядном приказе, закрепил распределение старомосковских боярских и княжеских родов при царском дворе и на иерархической лестнице, а позднее использовался для справок во время местнических споров.

Именно родовой интерес в совокупности с чиновным породил местничество, явление столь же необычное, сколь для русской истории закономерное. Местничеством у нас именовался порядок распределения мест на государственной службе, при котором во внимание принимались, прежде всего, древность и, отсюда, знатность боярского, зачастую одновременно княжеского рода, и личное положение потенциального претендента (на то или иное место) внутри этого рода. Имели значение и личные заслуги предка перед государем: при выборе кандидата на ту или иную должность приоритет перед двоюродными братьями, отец которых ничем себя не проявил, имел боярский отпрыск, отец которого каким-либо образом прославился на службе царю. Таким образом, московское боярство, здешняя элита, становилась закрытой корпорацией. Чем выше стояли на иерархической лестнице предки, тем более высокие места в государственной иерархии могли занять потомки.

Знатные московские роды, представители которых зачастую жили по соседству с царём в Кремле, находясь на определённой ступени чиновной лестницы, иной раз под страхом если не смертной казни, то уж точно солидного денежного штрафа, тюремного заключения, а то и ссылки, не желали «порухи своей чести», т. е. быть заведомо ниже других родов, и в первую очередь тех, что стояли с ними на одной ступени иерархической лестницы (и положение это, понятно, определялось родословцем, поколенной росписью). Поэтому в XVII столетии местнические споры встречаются особенно часто. Так боярин Дмитрий Тимофеевич Трубецкой бил царю челом на боярина Ивана Никитича Романова, поскольку первому во время венчания было предписано держать скипетр, а второму – шапку Мономаха. А потому второй в глазах первого был поставлен заведомо выше, что Трубецкому, надо думать, было зазорно. Спор этот был разрешён самим «виновником торжества», заявившим сановному «истцу» Трубецкому буквально следующее: «Что хотя Ивану можно быть ниже тебя по отечеству, но так как он дядя царский, то вам быть без мест».

И такие местнические споры в XVII веке происходили сплошь да рядом. В 1624 г. на царской свадьбе князь Иван Голицын «местничал» с князьями Иваном Шуйским и вышеупомянутым князем Дмитрием Трубецким, и у зачинщика спора в наказание (поскольку государь заранее повелел быть у него на свадьбе всем без мест) конфисковали практически всё имущество, а его самого с женой сослали в Пермь. В 1627 г. окольничий князь Григорий Волконский затевает местнический спор с Семёном Колтовским. В тот раз судивший спорщиков (19 марта) царь встал на сторону Волконского и постановил: «По своим государевым разрядам окольничаго князя Григорья Волконского оправить, а Семена Колтовского обвинить… и по сему государскому указу Семену Колтовскому и окольничему князю Григорью Волконскому сказано, и деньги на Семене на Колтовском триста рублей взяты все сполна и отданы окольничему князю Григорию Волконскому».

Уже через месяц с небольшим Волконские, очевидно воодушевленные таким поворотом дела, вступают в местнический спор с Пожарскими из-за своих детей, коим предстояло быть (28 апреля) у государя в рындах, т. е. телохранителями, в белом платье при отпуске кизылбашских купцов. «И били государю челом князь Федор да князь Петр Волконские, что они со князем Петром да со князем Федором Пожарскими быти готовы, только бы в том отечеству их порухи не было… А князья Пожарские били челом государю в том, что Волконские на них несправедливо били челом, а просили «дати оборонь»…». После разбора этого дела Михаил Федорович повелел «посадити Волконских в тюрьму». И т. д. и т. п.

При царе Алексее Михайловиче местничество продолжалось с прежней, если не с ещё большей силой, и меры правительства против местнических споров были так же прежними. Спорили в это время по поводу и без оного, порою даже из-за таких мелочей, как количество подвод, выделявшихся царским чиновникам для деловых поездок в провинцию. Так в 1649 г. между собой судились-рядились стольники Михаил Волынский и Алексей Чепчугов, поскольку первому для поездки в Ярославль отрядили восемь подвод, а второму для «служебной командировки» в Углич досталось «всего» шесть. Естественно, инициатором очередных местнических «разборок» в этом случае выступил Чепчугов. Интересно, что в этот раз бивший челом на Волынского Чепчугов был почему-то «оправлен», то есть оправдан, а обвинен был стольник Волынский. Однако уже в следующем году состоялся пересмотр этого странного дела, и в итоге обвинен уже был стольник Чепчугов. Поскольку «…того не сыскано в Разряде, что Чепчуговы бывали больше Волынских, а бывали ваши Чепчуговы во многих местах с Волынскими и вам и ныне потому ж меньше Волынских быть можно, а буде впредь станете бить челом на Волынских в отечестве и вам от государя быть в великом наказанье». Добавим только, что под таинственным Разрядом подразумевался Разрядный приказ, ведавший, в частности служилыми людьми Московского государства, их продвижением по службе, наградами и т. д.

Местнические дрязги, возможно, продолжались бы и дальше (их пережитки и отголоски, бесспорно, встречались и в более позднее время, при том же Петре Первом), если бы местничество не было бы, наконец, официально отменено приговором Земского Собора 1682 г., что в дальнейшем объективно способствовало усилению позиций русского служилого дворянства.